Вторая часть

ПАРУСИНОВАЯ ПТИЦА

I. Черные кирасиры.

1. 

«С минуту всадники на вороных конях кружились друг возле друга, затем быстро съехались и махнули тонкими саблями. Клинки разлетелись со стеклянным звоном. Сталь учебных эспадронов оказалась чересчур хрупкой. Маленький всадник покачнулся в седле. Ротмистр Реад отбросил рукоять с обломком, снял каску. Зеленый маскировочный лак местами осыпался с медного гребешка, и желтый металл блестел на солнце. Блестели и очки Реада в тонкой золотой оправе – но без привычной иронии, а вполне доброжелательно.

– Браво, суб-корнет, у вас сильный удар. Не ожидал. Но в седле следует держаться покрепче.

Мальчик поднял сломанный клинок перед лицом. Затем спохватился, что салютовать обломком, наверно, не следует, засмеялся, бросил его в траву. Двумя пальцами коснулся козырька.

– Благодарю, барон… Я действительно неважный наездник. Меня учили, но я был лентяй. Часто удирал из манежа, чтобы клеить и запускать воздушные змеи… Если бы знать заранее…

– Ничего, ваше в… простите, суб-корнет. Думаю, у вас теперь будет время наверстать упущенное. Боюсь даже, что слишком… – Реад порой был весьма прямолинеен. Но, впрочем, никогда не переходил границ этикета. Этим он выгодно отличался от других кирасир герцогской гвардии. Те позволяли себе порой сменить изысканность манер на этакую простецкую разудалость и откровенность выражений. Реад же всегда оставался безупречен.

Ротмистр черных кирасир барон Даниил Реад был потомком английских аристократов, которые эмигрировали в Хельтское герцогство еще во времена Кромвеля. По правилам его фамилию следовало бы произносить – Рид. Но традиции хельтского языка требовали, чтобы написание и звучание слов обязательно совпадали. Так бароны Read'ы стали Реадами. Это, впрочем, не мешало им в течение нескольких поколений служить Великим герцогам с чисто британским хладнокровием и храбростью.

Даниил Реад обладал всеми достоинствами предков. Кроме того, среди собратьев-кирасир был он, без сомнения, самым ученым. Закончив военно-исторический факультет столичного университета, барон успешно защитил реферат о тонкостях офицерского кодекса и получил звание магистра. Об этом звании он, случалось, высказывался со свойственной ему иронией, но изложенных в реферате правил гвардейской чести придерживался неукоснительно. Это, впрочем, не делало ротмистра сухарем и не мешало ему быть добрым товарищем и собутыльником…

Маленький всадник, как и барон, снял каску (она была великовата). Волосы мальчика были того же цвета, что у барона – светлые, желтоватые. Только у Реада они завивались в крупные кольца, а у мальчика опускались ниже ушей прямыми прядями.

От палаток, стоявших среди редкого орешника, подошел, слегка косолапя, пожилой, с седыми бакенбардами, капрал. В такой же, как у всадников, полевой форме с черными гарусными эполетами, в летней фуражке с гвардейской кокардой. Он сказал чуть насупленно:

– Вы, господин барон, совсем замотали мальчонку. Глядите, он еле в седле держится.

– Ничуть не еле! – воскликнул мальчик. Собрав всю ловкость он хотел было лихо прыгнуть с коня, но крепкие руки капрала ухватили его в воздухе, поставили в траву.

– Идем, голубчик, полковник тебя кличет в свой шатер к обеду. И вас, барон, тоже… Ты, Максимушка. Умойся сперва, пойдем, я полью. Ишь как взмок да запылился… – И старый ординарец взъерошил маленькому суб-корнету волосы.

Седой капрал мог позволить себе некоторые вольности в общении с офицерами. Таковы были традиции. Конечно, правила воинского этикета и дворянского кодекса соблюдались у черных кирасир в полной мере, однако же боевые заслуги здесь чтили выше титулов. Поэтому ветераны с солдатскими и унтер-офицерскими петлицами во время праздничных застолий сидели вместе с командирами, а на саблях носили такие же, как у корнетов, темляки. К старшим офицерам обращались они не «ваше высокоблагородие», а «господин ротмистр», «господин полковник», младших же, если не в строю, могли окликнуть и просто по имени.

Оно и понятно. Тот же ротмистр Даниил Реад гулял еще в кружевном детском платьице, когда рядовой кирасир Филипп Дзыга (тот, что сейчас заботился о юном суб-корнете) в конном строю атаковал лесные завалы северо-чумских партизан у Сантагайского озера. За что, кстати, получил первую солдатскую Звезду победы. Потом за кампанию на западных рубежах появилась у Филиппа и вторая Звезда. Поэтому капрал (как и многие другие ветераны) уклонялся от предложений сдать испытания на офицерский чин. Тогда пропала бы надежда на третью Звезду, поскольку офицерам солдатские награды не полагались. А три Звезды давали, как и офицерам, право на личное дворянство, а кроме того, множество всяких выгод при выходе на пенсию.

Да и что за радость становиться корнетом на старости лет! Это все равно что парню жениховского возраста обряжаться в школьный костюмчик. Нет уж, пускай оно будет как написано на роду: солдат – значит, солдат. Тем более, что уважение к нижним чинам конной гвардии не меньше, чем к офицерам. Сам Великий герцог не раз дружески беседовал с ветеранами и пожимал руки. К тому же, на первый взгляд рядового кирасира от офицера было и не отличить. Звание узнать можно было, лишь разглядев звездочки или лычки на петлицах стоячих воротников. Форма же у всех одинаковая – из черного офицерского сукна. И эполеты одинаковы – гладкие, с золочеными вензелями герцога Евгения. Те же вензеля и на парадных вороненых кирасах.

Правда, сейчас, в боевых условиях, было не до кирас, которые пробивала даже револьверная пуля. И форма была не черная, а цвета пыльной травы. А вензеля на эполетах пришлось замазать маскировочным лаком. Но это опять же у всех, независимо от чина.

Кстати, в особой рейдовой бригаде полковника Глана капралов и унтеров было всего пятеро. И пятнадцать офицеров. Почти каждому приходилось заботиться самому и о коне, и о собственных удобствах. Не то, что в полку, где всякому офицеру полагался ординарец. Здесь ординарцы были только у полковника и юного суб-корнета. Почему у полковника – это ясно. А что касается мальчишки… да тоже ясно! Тринадцатилетнему новичку, не нюхавшему ни пороха, ни даже обычной лагерной жизни, попросту нужна была нянька.

В обычных условиях никому бы в голову не пришло назначать мальчику в «няньки» двухзвездного ветерана. Сейчас, однако, условия были явно не обычные. Да и мальчишка… Все, разумеется, делали вид, что понятия не имеют, кто на самом деле этот стеснительный мальчуган в наскоро перешитом для него походном костюме гвардейского всадника и слишком больших, черными крылышками торчащих эполетах. Но все, конечно, знали…»

– А кто он? – нетерпеливо спросил Андрюшка-мастер.

– Узнаешь чуть позже, – благосклонно отозвался Егорыч. Это он читал вслух повесть о черных кирасирах. Книжку, которую вручили ему Артем и Кей, когда вернулись из Города.

Старик был счастлив. Потому что это, значит, все-таки было. Значит, он ее написал до конца. Пусть не здесь, в другом каком-то мире, но все равно он. Это были его герои, его сюжет, им придуманная история. И книжку с этой историей напечатали! Не все ли равно где, в каком пространстве, главное – вот она! Самая настоящая. Старик гладил потертый коленкор обложки, трогал ее бритой дряблой щекой. Ему теперь помнилось, будто он и вправду ходил когда-то по издательствам, спорил редакторами, беседовал с художником, рисовавшим иллюстрации, читал корректуру… Может быть, в сознание поникли силовые линии параллельных измерений? Может быть, это был подарок тех, кто называл себя «сомбро»…

За окнами была сухая ветреная осень, скребли по стеклам облетающие листья. По календарю «наружного» мира стоял конец сентября. Да и здесь, видимо, тоже.

Наверно, поход Артема и Кея в невидимый Город что-то нарушил в устоявшейся летней структуре Пустырей. Так, по крайней мере, сказал Кею Зонтик (которому, наверно, была большая нахлобучка за отданную Кею самодельную карту; впрочем, сам он говорил, что ничего не было). Да, что-то сломалось в неподвижности вечного лета, и время побежало. И пришла зябкая осень.